Дата: 6 декабря 2001 г.

Журнал: «Paris Match»

Журналист: Dany Jucaud

Перевод: laraignee noire

 

-Вам неудобно, когда взгляд сосредотачивается на вас, ваши свежие фото были охарактеризованы как «порно-шик». Это было коммерческой необходимостью?

-Сначала нужно определить что называется порно-шиком. Насколько я знаю, в этих фото нет ни порнографии, ни откровенной обнаженки. На мой взгляд-пользуясь вашим термином-порнография никогда не бывает шикарной.

 

-Ну, они во всяком случае, провокационны…

-Я не занимаюсь этим делом, чтоб провоцировать. Но порой, иная провокация-синоним свободы. В ролике, который мы сделали для рекламы best-of’a содержалась нарезка из моих клипов. Там есть сцена в три секунды, где мужчина осторожно приподнимает простыню штеком и видит пару ягодиц. Рекламная цензура заставила нас вырезать ее, ничего не обьяснив. Какое лицемерие, и это когда нас целыми днями угощают насилием! Все безликое навевает на меня скуку-политкорректность, единообразие выражений и манеры мыслить. Я не наивна, я прекрасно знаю, что публикуя такие фото я вызову вполне определенную реакцию. И поскольку я первая пошла против цензуры, я не могу быть цензором самой себе. Я осуществляю свои желания до конца.

 

-Вас редко видят на фото улыбающейся…

-Эти фото передают только одну грань моей личности, самую смелую, несомненно. Женщина, отстаивающая свою женственность, возможно, с большим жаром, чем кто-либо другой. Это ситуация, вызывающая у меня улыбку, потому что та женщина на тех фото, еще и полная противоположность мне.

 

-Вы никогда не задумываетесь о несчастных, грезящих вами?

-Я предпочитаю не думать о них, иначе я больше ничего бы не сделала.

 

-Вам нравится, когда на вас смотрят?

-Я сама выбираю момент. Мне нравится обольщать словами, жестами. Если б мне не нравилось соблазнять, как бы я могла заниматься тем, что делаю?

 

-Вы все время говорите, что вам не нравится заниматься самоцензурой. И все же, вы помешаны на контроле…

-Я ощущаю некую агрессию в вашем вопросе. Одно другому не мешает. Да. я тот, кто все контролирует, но почему контроль должен быть предосудителен? Следить за всем, значит быть требовательной, не только к себе, но и к другим. Это не означает игнорировать или не уважать таланты других. Я занимаюсь этим 18 лет. Я очень быстро поняла, что нужно быть осторожной, потому что что-то всегда извращают: мои мысли, мои фразы из интервью. Это еще одна причина, по которой я их практически не даю. Я пробую ограничить все, что переходит границы, выдернуто из контекста, ложно. Чем проводить время в самобичевании, что не в моем характере, лучше промолчать.

 

-Не лучше ли ошибиться порой, чем все время держать себя в рамках??

-Я опасаюсь человеческой натуры. Больше всего я боюсь предательства. Но осторожность не отменяет умения отдавать себя. Может быть, меня слишком часто предавали. Я не знаю. Или уже не знаю. У меня не осталось никаких воспоминаний о детстве и моя юность уже изглаживается из памяти.

 

-Я отлично представляю вас маленькой девочкой, вырывающей глаза своим куклам!

-(Взрыв хохота) Вы правда такой меня представляете? Месяц назад я пришила глаза старенькому плюшевому зайцу. И к тому же, кажется, мне больше нравились машинки, чем девчачьи игры. А еще я делала маленькие бомбочки с пробкой и фитилем, как в «Том и Джерри», подкладывала их на порог и быстро убегала.

 

-Эта история с амнезией — правда или вы ее приплели, чтоб не говорить о своем прошлом?

-Я не понимаю, как вы могли такое подумать!!

 

-Почему вы не позволяете себе просто жить?

-Не обязательно иметь причины для страха.

 

-Сплошные противоречия! Вы самая большая шизофреничка из всех, кого я знаю. Когда я увидел вас впервые, спускающуюся на сцену с высоты, наполовину обнаженную, отдающуюся публике — вас, такую скромную, закрытую, погруженную в себя, я подумал, что мне будет нелегко сложить воедино части вашей личности.

-На сцене я забываю о взгляде со стороны, может быть потому, что я знаю, что если люди приложили усилия, чтоб увидеть меня — это потому, что они меня любят. Жизнь сделала мне большой подарок: во мне есть невероятная сила, и если я вдруг пошатываюсь, она всегда позволяет мне обрести равновесие.

 

-Вот уже год как ваши фанаты, упрекают вас в том, что, я цитирую, их «принимают за дойных коров» и ничего не дают взамен…

-Не обобщайте частности. Я хочу, чтобы было известно, что я никогда не имела инициативы создать фан-клуб, ни официальный ни официозный. Я не одобряю культа моей личности. Если кто-то решил по своей воле создать фан-клуб, это под их полной ответственностью. Я не против издания их журналов, потому что они качественно сделаны. Но тем не менее, их предназначение меня не касается, и они это хорошо знают. В конце концов я все время с удивлением вижу, как некоторые СМИ бесконечно повторяют одни и те же ложные сведения.

 

-Но вы же им ничего даете!

-Я не думаю, что необходимо что-то «давать», рассказывая о своей жизни журналам. Я очень скрытна. Мое уважение к публике недвусмысленно. Мое участие — умственное, духовное и эмоциональное, заключается в написании песни и выпуске клипа, футболке или спектакля. Когда я даю концерт, я колоссально вкладываюсь в выступление, как финансово, так и эмоционально. Я представляю тоже самое шоу и в Париже, и в провинции и в России.

 

-В рейтинге вы были, после Летиции Касты, женщиной, больше всех зарабатывающей в вашей профессии: 35 миллионов франков в год. Это правда?

-Это такая же ложь, как то, что говорят, что я беременна, что мое настоящее имя Мари-Элен или как уверения журнала Мари Клер, что у меня есть ребенок. Деньги дают мне неограниченную свободу, но это не самоцель.

 

-Так вы зарабатываете больше или меньше?

-Чем Летиция Каста??

 

-Вы всегда отказываетесь говорить о своей личной жизни, вот ее и выдумывают!

-Личная жизнь-это лично, слово достаточно емкое. Я не допускаю подобного вторжения. Меня переполняют эмоции, как в жизни, так и в работе, и мне нечего к этому добавить.

 

-Вы то отдаетесь, то прячетесь. вы хотя бы осознаете, что довольно невротично относитесь к славе?

-Я решила заниматься этой профессией не для того, чтоб меня узнавали, а для того, чтоб признавали. Мне нет нужды оправдываться. Меня все время упрекают в так называемом «молчании», но молчание — одна из важных частей моей натуры. Забавно, что некоторые любят во мне то, за что другие упрекают. И что же делать?

 

-Недавно, на одном парижском ужине, некоторые приглашенные удивлялись, кроме прочего, вашей дружбе с Салманом Рушди….

-Мне нравится писательство. Любящие меня, знают это. Но они не ходят на ваши светские ужины. Культура всегда занимала очень важное место в моей жизни. Мне нравится Батай, Сиоран, Эдгар По, Чехов, Бодлер. Поэзия уносит меня. Поскольку я мало говорю. я часто читаю.

 

-События 11 сентября и их последствия стали откровением для многих. А для вас?

-Мне не нужна жуткая катастрофа, чтобы очнуться и осознать скоротечность жизни. Не проходит дня, чтоб я не думала о смерти. Для большинства людей кладбища окружены печалью. Не для меня. Я хожу на них, как ходят в музеи. Мне хорошо, если там красиво. Обгоревшее дерево может быть таким же красивым, как цветущее.

 

-Могу я поговорить о вашей замалчиваемой деятельности среди больных детей?

-(Беспокоится) Зачем? Это мгновения очень насыщенные, очень сильные и очень редкие тоже. Благословенные мгновения, молчаливые мгновения, они принадлежат им.

 

-Вам исполнилось 40. Вы по-прежнему пользуетесь имиджем молодой женщины. Наступит момент, когда это станет неприличным…

-Во мне очень много детского, может быть потому, что мне не стоит выходить из детства. Я знаю, что есть возраст, когда больше нельзя изображать вечного щенка на сцене. Да, я правда боюсь стареть. Что успокаивает, так это то, что когда мужчины говорят о женщинах за сорок, они утверждают, что после сорока наступает расцвет женственности.

 

-Полагаете, вы сможете прожить без аплодисментов?

-Это жестокий вопрос, но я думаю об этом порой. Я буду знать, когда придет момент или когда мне нужно будет измениться. Поменять не содержание, но форму. Я смогу не «биться чересчур долго». Уйти раньше, чем надоесть.